А. Фадеева - Екатерина II без ретуши

Из «Жизни и приключений Андрея Болотова, описанных самим им для своих потомков»:

Итак, при сих обстоятельствах было ему совсем и невозможно узнать самые фундаментальные правила государственного правления, и недоброхотство министров к нему было так велико, что они переменили даже весь штат при дворе его и отлучили всех прилепившихся к нему слишком; так, что любимцы его подвергались тогда великой опасности, а все дозволенное ему состояло в том, что он выписал несколько своих голштинских войск и в подаренном ему от императрицы Ораниенбаумском замке занимался экзерцированием оных и каждую весну и лето препровождал в сообществе молодых и распутных офицеров.

Из «Мемуаров» Станислава Августа Понятовского:

Он был постоянным объектом издевательств своих будущих подданных – иногда в виде печальных предсказаний, которые делались по поводу их же собственного будущего. Частенько в шутках этих звучало и сочувствие будущей супруге великого князя, ибо ей приходилось либо страдать, либо краснеть за него. Прибавьте к этому привычку курить табак, лицо, изрытое оспой и крайне жалобного вида, а также то, что ходил он обычно в голштинском мундире, а штатское платье надевал всегда причудливое, дурного вкуса – вот и выйдет, что принц более всего походил на персонаж итальянской комедии.

Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:

Его наружность, от природы смешная, делалась таковою еще более в искаженном прусском наряде, штиблеты стягивал он всегда столь крепко, что не мог сгибать колен и принужден был садиться и ходить с вытянутыми ногами. Большая, необыкновенной фигуры шляпа прикрывала малое и злобное лицо довольно жирной физиономии, которое он еще более безобразил беспрестанным кривлянием для своего удовольствия.

Из «Жизни и приключений Андрея Болотова, описанных самим им для своих потомков»:

Все сие и неосторожное его поведение и произвело еще при жизни императрицы Елисаветы многих ему тайных недругов и недоброхотов, и в числе их находились и такие, которые старались уже отторгнуть его от самого назначенного ему наследства. Чтоб надежнее успеть им в своем намерении, то употребляли они к тому разные пути и средства. Некоторые старались умышленно не только поддерживать его в невоздержанностях разного рода, но заводить даже в новые, дабы тем удобнее не допускать его заниматься государственными делами, и увеличивали ненависть его к россиянам до того, что он даже не в состоянии был и скрывать оную пред людьми.

Из «Записок» Варвары Николаевны Головиной:

Екатерину же привезли в Россию семнадцати лет, она была красива, полна естественной грации, талантов, чувственности и остроумия, с желанием учиться и нравиться.

Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:

По избрании ее в невесты наследнику российского престола Петру Федоровичу она прибыла с матерью своею, княгинею Иоганною, в начале 1744 года в Москву, где тогда находилась императрица Елизавета с двором своим. 28 июня того же года она приняла греко-российскую веру и наречена великою княжною Екатериною Алексеевною, а на другой день обручена со своим женихом.

Из «Записок» Екатерины II:

За день до Петрова дня я прочла свое исповедание веры и приняла св. причастие в общей придворной церкви, в присутствии неисчислимой толпы народа: я прочла на русском языке, которого даже не понимала, очень бегло и с безукоризненным произношением 50 листов в четвертку, после чего прочла наизусть символ веры……Мне дали имя, которое я теперь ношу, исключительно по той причине, что то, которое я имела, было ненавистно из-за козней сестры Петра Великого, которая носила такое же. С минуты моего обращения за меня стали молиться во всех церквах.

Вечером мы отправились инкогнито в Кремль, старинный замок, служивший местопребыванием царей. Меня поместили в комнату, находившуюся так высоко, что едва было видно тех, кто ходил внизу, у стены. На следующий день, Петров день, в который должно было состояться мое обручение, мне принесли рано утром от Императрицы ее портрет, осыпанный бриллиантами, а минуту спустя от Великого Князя его, такой же ценный. Немного погодя он зашел за мною, чтобы пойти к Императрице, которая в короне и в императорской мантии выступила в шествие под массивным серебряным балдахином, который несли 8 генерал-майоров; ее сопровождали мы с Великим Князем; за нами шли моя мать, принцесса Гомбургская и другие дамы, смотря по их положению (с минуты моего обращения было сказано, что я буду ходить впереди матери, хотя я еще и не была помолвлена). Мы спустились по знаменитой лестнице, называемой Красное крыльцо, перешли через площадь и отправились в собор пешком между гвардейскими полками, которые были расставлены шпалерами. Духовенство встретило нас как обыкновенно. Императрица взяла Великого Князя и меня за руку и повела нас на возвышение среди церкви, покрытое бархатом, где архиепископ Амвросий Новгородский нас обручил, после чего Императрица обменяла кольца; то, которое Великий Князь мне дал, стоило 12 тысяч руб., а то, которое я ему дала, стоило 14 тысяч руб. После обедни были пушечные выстрелы; в полдень Императрица обедала с Великим Князем и со мною на троне в зале, называемом Грановитой палатой.

Вскоре по возвращении в Петербург она приставила ко мне русских женщин, для того чтобы, как она говорила, я могла скорее выучиться русскому языку. Я была очень этим довольна. Самой старшей из девушек, которых мне дали, было около двадцати лет; все они были очень веселого нрава, так что с этого времени, вставши чуть с постели и до самой ночи, я не переставала петь, танцевать, резвиться и дурачиться у себя в комнате. Вечером, после ужина, ко мне приходили в спальню три мои фрейлины, две княжны Гагарины и Кошелева, и тут мы играли в жмурки и в разные другие игры, по нашему возрасту.

В комнате было жарко, и, не зная московского климата, я не считала нужным обуваться, а как вставала с постели, так и учила мои уроки. Вследствие этого на пятнадцатый день у меня открылось воспаление в боку, которое чуть было не свело меня в могилу.

Я тотчас заметила, что поступки матушки во время моей болезни унизили ее в общем мнении. Когда мне было очень дурно, она хотела привести ко мне лютеранского священника. Чтобы предложить мне это (как я после узнала), меня старались привести в чувство или воспользовались минутами облегчения; но я отвечала: «зачем же? Позовите лучше Симона Тодорского; охотно поговорю с ним». Его привели, и мой разговор с ним в присутствии посторонних был всем очень приятен. Это значительно расположило в мою пользу как Императрицу, так и весь двор. Так как я начинала выздоравливать, то Великий Князь приходил проводить вечера в комнатах матушки, которые в то же время были моими. Он, как все, принимал во мне большое участие. Во время болезни Императрица часто плакала обо мне. Наконец, 21 апреля 1744 года, в день моего рождения, когда мне исполнилось пятнадцать лет, я почувствовала себя в силах показаться публике в первый раз после этой тяжкой болезни.